На заседание Клуба политического кино 2 апреля я шел с особым интересом. Будучи, можно сказать, поклонником французского режиссера Жан-Пьера Мельвиля, я до этого дня не видел его фильм "Леон Морен, священник" (1961), который и показывали на очередном собрании Киноклуба в зале библиотеки имени Тургенева. Собственно, ранее из наследия Мельвиля целиком я смотрел только трилогию с Делоном и фильм "Стукач". Кроме того, повышенный интерес у меня вызвала и фигура гостя, публициста Исраэля Шамира, чью биографию и политическую позицию никак не назовешь тривиальной. Этот миниатюрный, очень смуглый и улыбчивый человек был диссидентом в СССР, а после репатриации в Израиль стал "инакомыслящим", принял там сторону арабов, стал православным, а ныне большую часть года живет в Москве.
Действие "Леона Морена" происходит в провинциальном французском городке во время немецкой оккупации. Мать-одиночка по имени Барни обращается к католицизму благодаря стараниям местного священника Леона Морена (Жан-Поль Бельмондо), который, предположительно, тайно участвует в Сопротивлении. Однако кроме возвращения в лоно церкви общение прихожанки с настоятелем имеет и другой результат — она влюбляется в Морена. Эти
религиозные и любовные страсти разгораются на фоне репрессий со стороны нацистов и постоянных "терактов" и диверсий против оккупантов, совершаемых партизанами Сопротивления.
Вопреки моему ожиданию, фильм оказался довольно "светлым" и в целом оптимистичным, в отличие от поздней картины Мельвиля "Армия теней", где речь тоже идет о Сопротивлении и которая является гораздо более драматичной и пессимистичной. В "Леоне Морене" все гораздо спокойнее. Война, оккупация, Сопротивление — все это служит неярким фоном, на котором разворачиваются сложные взаимоотношения Барни и Морена. Он не отвечает взаимностью на ее чувство. Любовь к Богу побеждает любовь земную.
В фильме много тонких интересных философских и теологических монологов героя Бельмондо. Чтобы обратить коммунистку Барни в католицизм, Морен (при том, что он сам симпатизирует левым идеям) применяет все свое красноречие, использует метафоры, а иногда намеренно грубит своей прихожанке. При этом он возвращает в лоно церкви еще нескольких женщин, которые работают вместе с Барни в одной из местных контор.
Происходит "воцерковление" и дочери главной героини, при том что ее отец — еврей.
Исраэль Шамир охарактеризовал свое представление о фильме как довольно простое и очевидное: "Это о женщине, которая не знает точно, любит ли она Бога или священника. А священник остается верен Богу, заповедям, выполняет свой долг".
Ведущий Киноклуба Алексей Коленский начал обсуждение, оседлав своего излюбленного "гендерного конька": "В этом фильме женщина играет "слабый, немощный сосуд", играет в искушение, а мужское начало в лице священника это пресекает, причем у него никакой внутренней борьбы при этом вообще не происходит, он как автомат в эти моменты действует. Она-то для него не представляет искушения, никакого".
"Он не как автомат, — сказал Шамир, — он как солнышко, которое просто светит, и все".
"Мне показалось, — продолжил Коленский, — что в этом фильме происходит борьба между миром женщин, которые работают в этой конторе, и миром, который возглавляет священник-мужчина. Все начинается с того, что в этой "женской" конторе кипят страсти, скандалы, интриги, некрасивые вещи, а в конце концов весь этот женский мир притягивается к священнику, очищается. По-моему, это очень актуально, потому что мы тоже живем в очень феминном мире. Женская психология определяет очень многое из того, что существует в мире. И вот на такого священника есть очень сильный социальный заказ, особенно женский".
Гость Клуба назвал эту мысль ведущего "глубокой, хорошей и интересной". "Без организующего мужского начала мир действительно в чем-то, так сказать, "подплывает", — отметил Шамир.
Другой ведущий Киноклуба, философ Алексей Лапшин, назвал фильм религиозной мелодрамой, отметив, что оккупация там показана только фоном и по-настоящему серьезный драматизм в картине отсутствует.
Шамир назвал фильм ретро-мелодрамой, напомнив, что он был снят всего через 16 лет после окончания Второй мировой войны. "Это как если бы сейчас снимали фильм, где действие происходит до 1990 года", — сказал он.
Лидер московского отделения ОГФ Лолита Цария выступила против той точки зрения, что в фильме противопоставляется любовь к Богу и страсть героини к Леону Морену как к мужчине. "Любовь — это восхищение, — заявила Цария, — героиня восхищается божественным началом в этом священнике, его верой и духовностью".
Я возразил на это, напомнив, что в фильме перед тем, как начать испытывать восхищение по отношению к священнику, героиня сначала влюбляется в собственную начальницу на работе, восхищаясь ей. "Полагаю, этот лесбийский мотив введен в фильм не для эпатажа, — сказал я, — а с целью показать, что обе "любви" героини — частные случаи сублимированной сексуальности в условиях "дефицита" мужчин. Этим режиссер стремится показать, что любовь к Богу заведомо выше".
Лолита Цария ответила на это, что любовь — это всегда сублимация, и отметила, что до какого-то момента в фильме героиня вообще не видит в священнике мужчину, и если ее страсть к коллеге чисто сексуального свойства, то в случае со священником она через любовь к человеку пришла к любви к Богу.
Лапшин также остановился на том, что Мельвиль снял свою картину за год до так называемого "Ватикана-2", то есть Второго Ватиканского собора, итогом которого стало серьезное реформирование католицизма. Именно сквозь призму этих "модернизационных" тенденций в католичестве того времени Лапшин объяснил сцену в начале фильма, когда Барни агрессивно нападает на церковь с марксистских и атеистических позиций, а священник воспринимает ее выпады вполне терпимо и даже отчасти признает "отдельные недостатки" церкви, которая "потеряла рабочий класс".
Эти левые симпатии героев фильма и, надо полагать, самого Мельвиля резко контрастируют с позицией режиссера, которая находит отражение в поздних картинах, в частности в той же "Армии теней", где предателем в рядах Сопротивления оказывается именно парень-коммунист, и его жестоко казнят.
"В этом фильме католицизм подается как нечто прогрессивное, — продолжил Лапшин, — вопрос: а надо ли это церкви? Может быть, она сильна как раз своей ортодоксией?"
Исраэль Шамир высказал уверенность, что сейчас подобный фильм не мог бы быть снят. "Сегодня фильм, в котором девочку, предположительно, еврейского происхождения крестят, и все проходит спокойно, — сказал он, — было бы снять нереально.
В сегодняшнем варианте этого фильма священник сделал бы все, чтобы эта девочка обошлась без крещения и хранила еврейскую веру".
Алексей Лапшин подхватил эту тему, предположив, что в сегодняшнем политкорректном мире акцент в подобном фильме был бы сделан в первую очередь на репрессиях нацистов против евреев, тогда как у Мельвиля (который, кстати, сам был евреем) эта тема является лишь одной из многих, остается не более чем частью "оккупационного" фона сюжета.
"Начало 1960-х было замечательным временем, — отметил в этой связи Шамир, — художники могли делать такие вещи, которые сегодня невозможны".
При этом и Шамир, и Лапшин сказали, что не заметили в фильме темы участия священника Леона Морена в Сопротивлении. Алексей Коленский указал на то, что в фильме есть только тонкие намеки на данное обстоятельство. Об этом же сказал и я.
В начале фильма есть эпизод, когда Барни внимательно рассматривает сутану Морена и видит на ней две маленькие заплатки — одну на груди, другую на плече. Как известно, мозоли на плече и прорехи на одежде в этом месте появляются, если регулярно носить винтовку на ремне.
Есть еще один эпизод в фильме, когда по оккупантам стреляли с церковной колокольни, а после того как немцы потребовали открыть ее, то не нашли там никого. Морен предположил, что стрелявшие "улетели".
Я высказал мнение, что тут речь может идти о такой добродетели, как смирение в его католическом понимании. О смирении, понимаемом не как терпение и всепрощение, а как умение в невыгодных обстоятельствах или под давлением страха все-таки выполнять свой долг, преодолевая и собственный страх и другие слабости. Днем Леон Морен выполняет свою пасторскую работу, сохраняет номинальную лояльность оккупационным властям ("подчиняется силе"), а вечером, вполне вероятно, забирается с винтовкой на колокольню и выполняет свой долг доброго католика и француза.
При этом Леон Морен систематически — это показано в фильме уже напрямую — оказывает помощь евреям и другим беженцам, преследуемым нацистами. Алексей Коленский отметил, что эта тема подана в фильме довольно тонко. "Он никого не агитирует вступать в Сопротивление, — отметил киновед, — но как только человек сам присоединяется к Сопротивлению, он сразу же начинает ему помогать".
"В этом фильме Мельвиль сформулировал заказ на определенную позицию католической церкви, позицию, которая в дальнейшем подверглась коррупции", — сказал организатор Киноклуба.
Касаясь темы смирения, Коленский отметил, что при всей иронии, которую Леон Морен допускает в общении с Барни, когда обращает ее в веру, он ни разу не "занижает планку", эта ирония никогда не становится вульгарной. "Наоборот, этой ироничной игрой он всегда поднимает планку. Это, возможно, и есть истинное смирение человека, который верит в других людей как в таких же Божьих созданий, которые, скорее всего, не хуже него", — сказал Алексей Коленский.
"Я все-таки считаю католическую церковь мужественной, христианской, — продолжил он, — но есть еще благодать Святого духа, которая делает людей лучше помимо их воли. И вот рыцарская осанка этого пастора и некоторое его угрюмство… И то, что в финале он говорит, что "путей к Богу много"… А в Евангелии сказано прямо противоположенное, что узок путь к Богу и этот путь один, а есть много других путей, которые уводят от Бога. Тут он стоит буквально на пороге ереси. Этот момент подан очень тонко. Все это заставляет усомниться в крепости его собственной веры", — отметил ведущий Киноклуба.
Исраэль Шамир в свою очередь высказался так: "Если мы хотим в современном мире говорить с людьми на одном языке, то мы должны говорить, что, хотя дорога к церкви — это единственная дорога, это совсем не значит, что Бог не достаточно всемогущ, чтобы своей благодатью осенить любого".
"Безусловно", — откликнулся Алексей Коленский.
Несколько ранее в ходе обсуждения фильма гостя спросили, встречал ли он священника, который был бы "харизматично мужественным и одновременно совершенно историчным".
Гость Интеллектуального киноклуба назвал в качестве примера такого пастыря архиепископа Самарийского Феодосия.
"Что вам ближе — церковный реформизм или все-таки ортодоксия?" — уточнил Алексей Лапшин. "Это очень хороший вопрос, и ответ на него не настолько однозначный, как может показаться, — ответил Исраэль Шамир. — Конечно, первый импульс — лучше ничего не менять. Второй импульс — подвижки какие-то делать все-таки надо, иначе останемся на бобах. Это ситуация, которую можно по-разному "разруливать". Я не хочу сказать, что есть какой-то однозначно правильный вариант. Если бы мне больше нравилась реформа, то я, наверное, просто не пришел бы в православие, я бы нашел себя где-нибудь в протестантских церквах, потому что это у них там постоянно происходит какое-то обновление. Поэтому значительная часть остойчивости, преемственности, конечно, необходима. И есть вещи очень-очень важные, которыми нельзя поступаться ни на секунду, что, к сожалению, произошло с католиками после "Ватикана-2". Хотя католики мне объясняли, что все-таки там не было отступления от догмы. Но это отступление началось на другой день после этого собора, потому что получилось так, что никто документы его не читал, все узнавали о решениях собора из дайджестов в газетах, которые писались людьми с уже заведомо определенными интересами и заданной позицией. И "прогресс" начался оттуда".
Исраэль Шамир поставил в вину Ватикану, что тот, по его словам, "смирился перед иудеями".
"Признали существование двух заветов, — сказал публицист, — такие вещи, которые для православного христианина, конечно, неприемлемы. Ну как могут быть два завета?"
Коленский в этой связи напомнил, что было много заветов: с Адамом, с Ноем, с другими пророками. "Да, но так, чтобы одновременно было два отдельных завета, — сказал Шамир, — один с иудеями, а другой с христианами... Это напоминает мне, простите за такое сравнение, что у крабов мужского пола двойной половой орган. Это вот что-то из области сравнительной биологии".
Далее речь зашла о современной ситуации в православии. Алексей Коленский высказал мысль, что православная церковь в общемировом масштабе находится в некоем идеологическом и духовном гетто.
"Мы знаем, что Русская православная церковь входит во Всемирный совет церквей и занимает там подчиненные позиции, — сказал киновед, — мы знаем, что наш патриарх Кирилл в свое время возглавлял молодежное скаутское протестантское движение "Синдесмос" и, вероятно, заслужил этим благословение иных сил, как я подозреваю. И это же касается и других более маленьких православных церквей".
Исраэль Шамир с тезисом о гетто не согласился, приведя в пример забитые до отказа московские храмы. "Я про гетто, в которое помещено православие структурно, — пояснил Коленский, — а то, что люди, священники… и что оно абсолютно живо, — это безусловно. Я о том, что
православие находится на политической обочине. Когда церковь не встречается с вызовами типа арианства или иконоборчества. Никто не покушается на догматы, потому что никто ее не боится во всем мире. Потому что на верхних своих этажах она приручена.
А там, где приручено, там неопасно".
"Человек искренне исповедуя православную, католическую, даже протестантскую веру, в современном мире является неким изгоем, оказывается в духовном гетто, — высказался Алексей Лапшин — Церковь может иметь доходы и находиться на государственном попечении, брататься с властью, но сам христианин вытеснен в гетто".
Шамир и с этим не согласился, сказав, что по крайней мере в странах Европы он этого не наблюдает. "Даже в Швеции, где я живу летом, — сказал он, — и где христиане в меньшинстве, они не изолированы. С другой стороны, их очень мало. Христиане в меньшинстве, но не ощущают себя гонимыми". "Что, в общем-то, и смущает", — сказал на это Коленский. Лапшин в свою очередь пояснил, что гонения могут выражаться не обязательно в прямом физическом насилии, они могут происходить в духовной сфере.
Зашла речь о ситуации в России, в частности о терактах в метро в марте. Исраэль Шамир высказал мнение, что за ними стоят западные спецслужбы и что, на его взгляд, одна из целей этих взрывов — атака на Путина. "Эта операция вызовет у русского народа ощущение, что Путин не справился, что все его "мочилово в сортире" не сработало", — полагает диссидент.
Политический активист Константин Фетисов возразил на это, высказав мнение, что, как и 10 лет назад, власть может использовать теракты в своих интересах, для подавления протестных настроений под лозунгами консолидации и мобилизации перед угрозой терроризма.
Коленский в свою очередь сказал, что сейчас власти в России уже никто не верит. "Не верят ни в их крокодилью слезу, ни их сжатым челюстям и обещаниям "где найдем террористов, там и убьем", — подчеркнул он.
Исраэль Шамир сказал, что при всей его любви к русскому народу и проживании в Москве его позиция по отношению к российской власти все-таки в достаточной степени, как он выразился, "внешняя".
Шамир сказал, что поддерживает Кремль за сотрудничество с Ираном, Кубой, Венесуэлой и Китаем.
"Путин мне нравится именно за это, как нравится он Фиделю Кастро. Я понимаю, конечно, что такая точка зрения россиянам, стоящим на ваших позициях, — обратился публицист к участникам Киноклуба, — может показаться возмутительной". Шамир заявил, что если альтернативой Путину выступают "условные каспаровы", то он выбирает Путина.
Мне это напомнило о том, что подобная позиция Шамира действительно некогда вызвала возмущение у покойного поэта, переводчика и издателя Ильи Кормильцева, о чем тот написал в своем блоге: "Гуляя с одним из таких знакомых, известным израильским диссидентом Ш., я долго объяснял ему, почему в путинской России не может быть никакого достойного будущего ни у меня, ни у моей жены, ни у моих детей. "Да-да, — озабоченно покивал головой Ш. — Но ведь зато он продает ракеты Ирану…" Обалдев от столь искрометной логики, я выпалил: "Изя, мне абсолютно по х…й, кому он продает ракеты!"
Алексей Лапшин указал на то, что внешняя политика Кремля, которую поддерживает Шамир, так же непоследовательна, как и внутренняя, и является двуличной по отношению к тому же Ирану, который российская власть в любой момент готова "сдать".
"Да, хотелось бы больше и лучше, — ответил на это гость клуба, — но проблема в том, что оппозиция (либеральная — А.С.) предлагает не больше и лучше, а меньше и хуже".
Он посетовал на отсутствие в России сильной патриотической оппозиции и заявил, что между Ходорковским и Путиным выбрал бы Путина.
Алексей Лапшин в ответ на это сказал, что оппозиция не требует смены курса власти с условно "патриотического" на условно "либеральный" или замены Путина на Ходорковского, а только свободных выборов, на которых могли бы честно соперничать представители всех идеологий.
Я вернулся к фильму, напомнив об обращении главной героини к вере, и спросил Исраэля Шамира, как произошло его обращение в православное христианство.
"О, у меня было все гораздо красивее (чем у героини фильма — А.С.), — сообщил Шамир, — у меня была епифания по полной программе, Господь Бог не поленился и явился мне. Может быть, когда-нибудь я про это подробно расскажу".
Вы можете оставить свои комментарии здесь
